Лев Качугин: «Мой отец говорил - делай все, что хочешь, но никогда не вреди другим"
Анатолий Трофимович Качугин... Этого человека просвещенные, умные называют вторым Кулибиным. На его счету сотни изобретений и открытий, в том числе в лечении онкологических заболеваний. Но ученого по-настоящему так и не признали в своем отечестве...
Медиком стал и сын Анатолия Трофимовича Лев, встреча с которым и состоялась в редакции "МГ". Он принес фотографии. На одной отец с французским профессором, микробиологом русского происхождения Сергеем Чахотиным, впервые доказавшим, что отдельные клетки активно реагируют на раздражение. Другая - с картины художника Александра Шилова, где изображен старый Качугин.
Сначала была задумка сделать материал "Из семейного альбома Качугиных", тем более что приближается 110-я годовщина со дня рождения талантливого ученого. Но оказалось, что младший Качугин, работающий в области испытания новых лекарственных форм, сам интересный собеседник, он подробно рассказал о времени, об отце и о том, какова судьба "того самого" открытия, наделавшего много шума.
- Наш дом был открыт для всех. В гостях бывали Самуил Маршак, Арам Хачатурян, один из руководителей ленинградской онкологической службы профессор Сергей Завадский, маршал Матвей Захаров, известный сегодня художник Александр Шилов...
Насколько мне известно из рассказов матери, из некоторых своих наблюдений, отец никогда не гнался за наградами, степенями, какими-то внешними атрибутами, он просто увлеченно работал. Еще молодым парнем, не окончив медицинский институт, он попал во Францию, и, зная французский язык, слушал лекции в университете. Это было во время Первой мировой войны. Вернувшись в Россию, работал хирургом в провинции, под Воронежем. Его поражало отношение людей к своему здоровью: подорвавшись на снаряде, человек до последнего тянул, прикладывал к ране народные средства, даже грязь болотную или тину, но не шел к доктору. Когда становилось совсем невмоготу, он обращался за помощью, но было уже поздно. После одного такого случая отец окончательно решил переехать в город и заняться наукой.
Дело было так: в его дом постучался мужик в тулупе, спросил: "Вы доктор?" - "Да, чем могу помочь?" - "Да вот я на снаряде подорвался..." - и закурил, а когда затянулся, дым пошел из-под тулупа. Распахнул тулуп, а там все легкое разворочено, на глазах и умер. Отец был очень сильный человек, но здесь, думаю, он дрогнул. Расстался с медициной, получил второе образование химика. Работал с маршалом Тухачевским. И хотя их связывали чисто деловые отношения, тоже пострадал, когда Тухачевского обвинили в шпионаже в пользу немцев. В итоге угодил в ГУЛАГ на пять лет. Его уже перед войной выпустили, понадобился специалист в военной промышленности. Как химик, он стал заниматься исследованиями: "изобрел" бутылки с зажигательной смесью, которые использовались против фашистских танков в начале войны, когда не хватало оружия.
- Как получилось, что, отойдя от медицины, ваш отец сделал открытие именно в этой области?
- Это, наверное, как первая любовь, - он вернулся к своей прежней профессии, но занялся уже клинической фармакологией. Смена деятельности произошла по личным мотивам. Первая жена отца умерла от туберкулеза, дочь также была при смерти. И он поставил перед собой цель - создать препарат против туберкулеза. Это ему удалось: некоторые соединения гидразиновой группы оказались весьма эффективны. А вскоре он обнаружил, что отдельные гидразиты тормозят рост злокачественных опухолей. Вместе с коллегой - молодым врачом, ставшей впоследствии его женой, моей матерью, он начал изучать их действие на пациентах. Самой эффективной оказалась аминомочевина или семикарбазид. Последний и послужил прототипом противораковых лекарств на основе нитрозомочевины и нитрозоалкилмочевины, полученных гораздо позже.
- И что же, Анатолий Трофимович на этом остановился?
- Нет, он продолжал экспериментировать, ставил некоторые опыты, касающиеся радиоактивности. Мы аккумулируем в себе радиактивность, причем в старости она во много раз выше, чем в молодости. Собственно, и продолжительность жизни находится в зависимости от накопленных организмом радиоактивных веществ. Это доказано еще академиком Вернадским. Но можно не только оградить организм от внешнего "обстрела" нейтронами, но и погасить внутреннюю радиоактивность, введя в организм более сильный, чем вода, поглотитель нейтронов. Поиск механизма "биологического пожара" навел отца на мысль о возможности воздействия на микроядерные реакции в опухолевых клетках. Впрочем, сами эти реакции в то время не были известны - он теоретически постулировал их существование. Отсюда - опять же теоретически - вытекало, что можно создавать лекарства, влияющие на атомные процессы в живой клетке.
Было поставлено много опытов, пока, наконец, к середине 50-х годов у него в руках не оказалась четкая схема. Вместе с матерью они отработали схему экспериментальной противораковой терапии с применением препаратов кадмия. Позже они стали использовать еще и соли гадолиния. А еще лечебная схема включала прием семикарбазида, то есть она состояла из нейтронозахватной и "мягкой" химиотерапии.
- И что, никто тогда не воспользовался их методом лечения?
- Почему же, попытки применить эти схемы сделали ленинградские онкологи. Они отметили, что состояние пациентов стало быстро улучшаться, опухоли уменьшились в размерах, а затем исчезли. Они и дальше готовы были использовать этот метод лечения, но тогдашний руководитель онкологической службы страны профессор Н.Н.Блохин с недоверием отнесся к ленинградскому "чуду". Случаи уменьшения и исчезновения опухолей Блохин отнес на счет ошибки диагностики.
Между тем метод развивался и экспериментально изучался специалистами Москвы, Ленинграда, Обнинска. Делалось это, как говорится, на свой страх и риск. Дело кончилось тем, что исследования семикарбазид-кадмиевой терапии, как назвали ее мои родители, были свернуты, а препараты запрещены. "Правда" напечатала разгромную статью, объяснявшую причину запрета. Можно сказать, что к 1963 г. метод Качугина перестал существовать.
- Но ведь истина должна была восторжествовать?
- На родине, в России, - только через много лет. А вот в мире о методе Качугина узнали из газеты "Правда", статью из которой перепечатали крупные зарубежные издания. Несколько лет спустя сразу в нескольких странах были синтезированы и запатентованы противораковые медикаменты, очень похожие на раскритикованный семикарбазид. Надо отдать должное нобелевскому лауреату А.Сент-Дьёрдьи, написавшему, что противоопухолевая активность семикарбазида и его аналогов связана с общностью их химического строения.
Что можно сказать еще? Запрещенный семикарбазид вернулся домой, но под другим именем, а центр исследований нейтронзахватной терапии переместился в США. У новой терапевтической схемы, безусловно, свои особенности, но в целом она была построена на принципах Качугина. Тогда его не оставили в покое, против него была развернута целая пропагандистская кампания...
- И все-таки, кто-то ведь нарушил заговор молчания вокруг имени Качугина?
- Да, это было в 1990 г., когда российский онколог профессор Владимир Филов создал новый отечественный препарат сегидрин, аналогичный семикарбазиду. К чести этого ученого, он упомянул о том, что его исследования базируются на разработках А.Качугина. Еще профессор отметил, что работы американского доктора Джозефа Голда, который руководил научно-исследовательским институтом рака в Сиракузе в 70-е годы, напомнили ему семикарбазид Качугина.
В материале 3-й международной конференции по клиническим испытаниям, организованной Минздравом России в Москве в 2003 г., описывается применение семикарбазида при раке легких. Интерес к семикарбазиду резко повысился. А сторонников качугинского метода, которым тоже пришлось много выдержать, могут утешить слова моей матери: "Открытия становятся общепризнанными тогда, когда их как бы заново открывают другие". Словом, наука идет вперед.
- Вы настолько хорошо осведомлены об открытиях отца, будто рядом работали. Изучали его труды или вам просто интересно это научное направление?
- Дело в том, что я уже много лет работаю в области испытания новых лекарств в одной из исследовательских организаций. Работа потрясающе интересная - дать "добро" на применение нового препарата, который спасет тысячи жизней. Россия в этих исследованиях занимает одно из приоритетных мест, реализуя качественные проекты по международным стандартам. И в них задействовано достаточно наших молодых ученых.
- А что вы взяли от отца?
- Могу сказать, что тень отца не стояла за моей спиной. Но от него мне передались неистовое трудолюбие и бережное отношение к людям. В детстве он мне говорил: "Делай все, что хочешь, но никогда не вреди другим".
По натуре отец был очень добрым и никому не желал плохого. Как-то он встретил на улице беспризорника, хотевшего вытащить у него что-то из кармана. Схватил за руку и привел домой, оставил в квартире, а сам ушел на работу. Дома маленькая дочка, на работе он места себе не находил, весь день был как на иголках. Возвратившись вечером, увидел, что квартира вымыта, все прибрано, ребенок накормлен.
А у беспризорника оказалась интересная судьба: сын американского подданного, во время гражданской войны он потерялся, оторвался от семьи, жил, как придется, на улице. Отец устроил его в лабораторию, тот стал лаборантом, потом нашлись родственники, и он уехал в США. Много лет назад получили от него письмо, в котором он благодарил за все. Звали его Джордж Патси.
- Ну а на выбор профессии родители повлияли?
- Родители не давили на меня, мол, делай, как мы. Но я чувствовал, что им хочется, чтобы я стал врачом, хотя в медицину меня не влекло. Однажды я прочитал про то, как устроен вирус, маленькая структура, делающая столько бед. Эта штучка содержит спираль ДНК, которая, попав в ядерный материал, имплантируется, и клетка начинает производить вирусы... Это настолько поразило мое воображение, что другой жизненный путь, кроме медицинского, я уже не представлял. Отец помог разобраться в химии, потом в биохимии. Я рос в семье, где велись научные разговоры и сама жизнь родителей была творчеством. Эту атмосферу я ощутил после окончания мединститута, когда работал у профессора Кукиса в Московской медицинской академии им. И.М.Сеченова. Там же защитил кандидатскую диссертацию. Владимиру Григорьевичу я многим обязан. Это мой научный отец. После я ушел из академии, работал в Германии.
- И что вы там делали?
- В эту страну уехал в 1991 г. по контракту, но он был короткий. А тут на родине начались экономические катаклизмы, я начал искать какие-то варианты. Чтобы подтвердить свой диплом, работал в немецкой клинике. Первоначально у меня был страх перед немецкой медициной, думал, что это супермедицина, а мы, мол, находимся на задворках. Потом опасения, что не сумею быть на равных, прошли. Я стал назначать схемы лечения, которыми не владели немецкие доктора, после чего пациенты пошли на поправку. Получил в заключение прекрасные характеристики, что открыло мне в Германии двери в науку. Я работал во многих фирмах, которые занимались клиническими испытаниями лекарственных средств. Выучил немецкий язык, а в последние годы перешел на английский. В науке, считаю, должны быть хороший дух, творческий, и ощущение команды. Нужно только самому быть на высоте.
Встречал за границей наших молодых ученых, классные ребята, хорошо держатся, великую страну представляют, Россию. И не понимаю тех, кто желает приспособиться, стать среднестатистическим гражданином другой страны. Иногда это происходит за счет потери собственного "я". Бывая в разных странах, с радостью возвращаюсь домой, на родину, которую ни с чем не спутаю. Это - мое!
Беседу вела Галина ПАПЫРИНА.