Лев Дурнов: "Полюбите детей и зверей"
|
Мой собеседник не нуждается в сколько-нибудь подробном представлении. Достаточно назвать его имя - Лев Абрамович Дурнов, чтобы многим врачам и российским людям (и не только российским) стало ясно, что речь идет о самом знаменитом детском онкологе нашей страны.
Я застал академика расстроенным. - Вчера умер мой большой друг и коллега профессор Генрих Витальевич Голдобенко, зачинатель детской лучевой терапии. Монографию с ним написали вместе. Пойдем, помянем. Мы вышли в смежную с кабинетом академика комнату. Выпили по рюмке водки. Закусили черным хлебом. В кабинет Лев Абрамович вернулся с потеплевшими глазами. Но за время нашей беседы после каждого звонка тех, кто интересовался временем похорон и панихиды, лицо знаменитого онколога вновь темнело. - Я родился в Москве. А мои родители из Белоруссии. Мама врач. Хороший врач. Я во многом ей подражаю. Отец мой химик. В 1947 г. он стал вместе с группой других химиков лауреатом Сталинской премии. Нас детей в семье было двое. Сестра пошла по стопам отца, стала химиком. А я, как и мама, - врачом. Я появился на свет в том московском роддоме, в котором делали тогда много абортов. В роддоме Грауэрмана, что на Арбате. Нашу семью в Москве поселили в квартире одного священника, его уплотнили, и нам дали комнату в 17 кв. м. Там жили две сестры отца и наша семья из четырех человек. На стене весел портрет. Старик с большой бородой. Это дед по матери, он был плотогоном в Белоруссии. Мама моя только в 35 лет поступила в мединститут. Была заведующей поликлиникой и даже одно время - горздравом в Перово. Тогда это был город, а не район Москвы. Отец стал депутатом. Помню на доске почета висел портрет отца и мой - я окончил первый класс на одни пятерки. (Смеется.) Детство было светлым. Потом началась война. Я помню походы в метро во время налетов немецкой авиации. На два года мы были эвакуированы в Новосибирск. А отец оставался в Москве. Потом мы вернулись снова в столицу. В школе очень увлекался литературой. Даже был в кружке у Ошанина. Но не Льва, а его брата. Я писал стихи и даже написал большую поэму. И Ошанин советовал мне поступать в литературный институт. Но мама сказала, чтобы я сначала приобрел настоящую специальность. - Значит, вы последовали совету мамы стать врачом. - Нет, я колебался. Хотел поступить в мореходное училище. Плавать на Севере, писать стихи. Отец был против мореходки. Я поступил в третий медицинский, сейчас он стоматологический. Год проучился, и институт перевели в Рязань. Там проучился еще год. Знаешь, по молодости, хотелось пожить самостоятельно. Но вернулся в столицу и заканчивал учебу уже во втором московском мединституте. Тяжеловато было в Рязани. Жил в общежитии, в комнате аж на 16 человек, с печным отоплением. Топить ее приходила девушка. Когда она наклонялась к печке дрова заложить, мы, все 16 человек, громко вздыхали: "Ах!" - Выбор хирургии и онкологии был сделан на студенческой скамье? - Я учился на лечебном факультете. Мне нравились многие специальности. На 5-м курсе был такой знаменитый профессор Жордания, наверное слышал, он советовал мне стать акушером-гинекологом. Говорил: "У тебя руки тонкие, в самый раз". (Смеется.) Но раздается звонок. Спрашивают о панихиде, и глаза Льва Абрамовича грустнеют. Увлекался даже психиатрией, пока на меня не напал один психически больной и чуть не задушил. На практику после 4-го курса попал в Ульяново Калужской области. Там мне понравилась хирургия. Получалось у меня хорошо. Но и неплохо принимал роды - за всю группу. Там, в Ульяновской больнице, на меня произвел большое впечатление прекрасный хирург Александр Иванович Макеев. Когда было распределение, я, к удивлению комиссии, выразил желание ехать работать в село. Но перед отправкой туда я попросил дать мне специализацию по педиатрии. В Морозовской больнице поработал во всех отделениях. Уехал в село. Там работал по пяти специальностям - хирургом, педиатром, председателем ВТЭК, патологоанатомом и судебным медиком. Очень много оперировал. Затем поступил в заочную аспирантуру к Полине Афанасьевне Пономаревой. Писал диссертацию на тему ревматизма у детей, особенностей этой болезни в сельской местности. Но случилось так, что я послал в Ленинград на съезд хирургов тезисы "Местная анестезия при ампутации конечностей у детей". И получил приглашение на съезд. Я был единственный хирург из села. - А почему ампутации? Необычная тема. - После войны осталось много мин и неразорвавшихся снарядов. Дети подрывались на них. Там, на съезде я познакомился с Ильей Иосифовичем Сандуковским. Он пригласил меня к себе в Морозовскую больницу в качестве хирурга. Там тогда было у кого поучиться. Рябинкин и сам Сандуковский, доктор наук. Сначала я был на вторых ролях. Помог случай. Однажды оперировала одна опытный доктор, я ей ассистировал. Не пошла у нее операция аппендэктомия. Она позвала в операционную Санудуковского. Он спрашивает: "А ты сможешь?" Отвечаю: "Смогу". Молодость, знаешь, самоуверенность. И смог. С того случая получил признание хирургов Морозовской больницы. Стал писать уже хирургическую диссертацию "Спленэктомия при микросфероцитарной анемии". Написал быстро. Защитился хорошо. После защиты стал заведующим отделением. - А когда же началась онкология? - Здесь тоже помог случай, довольно курьезный. В больницу попадали дети с опухолями. Выживали где-то 2 проц. Сандуковский говорит мне: "Сделаешь так, чтобы выживали 5 проц., - будет докторская". Это был, кажется, 1961 г. Детской онкологии как специальности к тому времени еще не было. Я стал оперировать онкологических больных, появились интересные результаты. И тогда решил организовать первое в нашей стране детское отделение для онкологических больных. В то время главным врачом больницы был Ермолай Васильевич Прохорович. Колоритнейшая личность. (Он был репрессирован в свое время. Его пытали лампой, которая ярко светила в глаза.) Я пришел к нему. Он сидит с закрытыми глазами - ему больно было смотреть на свет. И всем казалось, что он спал. Прохорович дал добро на открытие отделения, но посоветовал переговорить с Блохиным. Николай Николаевич был тогда президентом АМН. Блохин меня принял, выслушал и подписал бумагу, что открытие онкологического детского отделения целесообразно и что он возьмет шефство над ним. А еще сказал, что если организую такое отделение, то потом возьмет меня к себе - у него строился онкоцентр на Каширке. "А руководителем моей докторской будете?" - спросил я. - "Руководителей по докторским не бывает, бывает консультант. Буду!" У меня крылышки зачесались между лопаток. Но нужна была подпись горздрава - Морозовская больница городская. Я - туда. Не буду говорить, кто был тогда завгорздравом. Но он мне сказал: "Какая онкология! Иди занимайся грыжами и аппендицитами". И написал красным карандашом: "Возражаю!" Я ехал на трамвае в Морозовскую и думал: "Все пропало". И вот тогда первый и единственный раз я сделал, не знаю, как назвать, подлог, что ли - дописал красным карандашом "не". Получилось "Не возражаю". Таким образом, было открыто первое в нашей стране детское онкологическое отделение - в январе 1962 г. Меня приглашали работать в другие места, я к тому времени стал уже неплохим онкологом. Но я ждал, когда откроется онкоцентр, и верил, что Блохин сдержит свое слово. И вот в 1965 г. я стал заведовать отделением детской онкологии Онкологического центра. Но располагалось оно пока на базе моего отделения в Морозовской больнице. И только в 1976 г. отделение переехало в Онкоцентр на Каширке. Я взял с собой двух сотрудников и несколько сестер. За сестер меня главный врач, уже не Ермолай Васильевич, а Наталья Сергеевна Бонова, поругала, но отпустила. Все они теперь старшие сестры отделений НИИ - детского онкологии и гематологии. - Как проводит свое свободное время основатель детской онкологии? - Свободное время - это суббота и воскресенье. Сижу за письменным столом. Скоро, через несколько недель выходит моя книга, большая, 400 страниц, во многом автобиографическая. - Что еще вами написано? - Во-первых, 29 монографий по детской онкологии... - Я не имею в виду науку. Слыхал, вы пишите стихи? - Писал. Теперь нет. Я люблю поэзию других - Цветаевой, Пастернака, Бернса в последние годы. - Прочтите что-нибудь из своих стихов. Мечтам моим не суждено сбываться, Ты родилась не на моей реке, И не с тобой мы будем просыпаться, Считая пароходы на Оке. (Дело-то было в Рязани, поясняет Лев Абрамович.) И не к тебе под праздники, усталый, Я возвращусь и ласково скажу, Чтоб ты гостей сегодня ожидала, И руки на плечо не положу... Вот такие стихи. - А каковы ваши увлечения были в молодости? - Футбол. Был вратарем сборной второго мединститута. А вообще я еще в школе начал играть за команду "Фрезер". Увлекался также охотой. В деревне у меня были даже свои охотничьи собаки. Но потом отошел от этого занятия. Такой случай произошел. Со знакомым егерем на 101-м километре под Москвой мы пошли на охоту. В лесу на меня вышел олененок. Егерь говорит: "Стреляй!" Я увидел глаза этого олененка - и не стал стрелять. Не смог. Егерь меня обматерил. Чуть не ударил. Мы ведь долго выслеживали оленя. С тех пор я бросил ружье. Собака охотничья у меня до сих пор живет. Но на охоту уже не хожу. - Я как-то видел на одном ученом совете у вас в руках фотографию, где вы с Рональдом и Нэнси Рейганами. Как это было? - Я был в свое время членом правления Детского фонда им.Ленина. Альберт Анатольевич Лиханов, председатель фонда, познакомил меня с президентом Мокдональдса Джорджем Коханом. И Кохан организовал мою поездку с четырьмя моими пациентками, больными тяжелыми формами рака. Мы провели около месяца сначала в Канаде, затем в Америке. Под Лос-Анджелесом есть лагерь для детей с онкологическими заболеваниями. Чета Рейганов приехала в этот лагерь на встречу с нами. Что меня поразило, Нэнси собрала детей, а там было много ребят из разных стран, и говорит: "Дети, у вашего президента, моего мужа, был рак, и у меня рак, вся Америка знает об этом. Видите, мы выздоровели. У вас тоже рак, но боритесь и вы тоже выздоровеете". Потом Нэнси прислала мне фотографию. (Опять звонок, вопросы о похоронах.) "Ты знаешь, что Генрих умер от рака. Он сам поставил себе диагноз и знал, что умирает", - Лев Абрамович тяжело вздыхает. - Что, на ваш взгляд, самое трудное и замечательное в работе детского онколога и что бы вы пожелали молодым врачам вашей специальности? - Самое трудное - это первая встреча с родителями больного ребенка, когда они от тебя узнают диагноз. У многих представление о раке как неизлечимом заболевании. Из-за этого много трагедий происходит. Тут надо иметь мужество и ум и умение подойти к человеку, вселить ему надежду. Неимоверно трудно терять детей. Врач, работающий в детской онкологии, должен уметь верить, верить в успех - спасем, непременно спасем! Я, когда беру людей на работу, всегда спрашиваю: "А у вас дети есть?" И стараюсь не брать тех, у кого нет своих детей. Врач, у которого есть дети, способен сопереживать родителям больного ребенка. Без этого в нашей специальности нельзя. Надо любить детей. Надо любить свою профессию. (Снова раздается звонок. Я прощаюсь с Львом Абрамовичем.) Беседовал Рудольф АРТАМОНОВ. |