Юрий Ряшенцев: Полюбившаяся народу песня всегда безымянна
|
Юрий Ряшенцев - один из тех поэтов, которые не прогибались под власть в советские годы, а сейчас не поддаются соблазну делать деньги, потакая низкому вкусу. Вне всякого сомнения, он принадлежит к числу современных классиков русской поэзии. Впрочем, Ряшенцев известен не только как замечательный лирический поэт, но и как автор стихотворных текстов к множеству мюзиклов, кинофильмов и драматических спектаклей. Вот некоторые из них: фильмы "Три мушкетера", "Гардемарины, вперед!", "Забытая мелодия для флейты", "Рецепт ее молодости", "Остров погибших кораблей", спектакли "История лошади", "Бедная Лиза", "Леди Макбет Мценского уезда", мюзикл "Метро". Вместе со своим другом Юлием Кимом во времена всеобщей аморфности и скуки он возродил жанр русской баллады, который полюбили миллионы.
- Юрий Евгеньевич, песни на ваши стихи ко многим фильмам и спектаклям известны всем, однако подавляющее большинство вряд ли сможет назвать фамилию автора. Вам не обидно? - То, что полюбившаяся народу песня остается безымянной - совершенно нормально. Так было всегда, и переживать по этому поводу странно. Гораздо хуже, когда я в чьих-то глазах оказываюсь автором "Пора-пора-порадуемся", и этим как бы исчерпывается вся моя литературная работа. Да, у меня есть профессиональное честолюбие, но я не тщеславный человек. Не случайно когда-то я написал такие строки: "Мимоходом лишь подумаем о славе, но ни пальцем для нее не шевельнем". Я никогда не принадлежал к группе знаменитых поэтов, фамилии которых были у всех на слуху. И меня это совершенно не тревожило, больше занимало то, что связано с другими радостями жизни - природой, скоростью, спортом. Беда некоторых моих ровесников, которых жажда славы буквально съедала, - мол, мне уже 30, а я еще не знаменит, - меня не коснулась. - Может, это наивный вопрос, но что труднее писать - стихи или песни "под заказ" режиссера? Нужно ли здесь вдохновение? - Еще Пушкин говорил, что вдохновение - это умение приводить себя в рабочее состояние. Когда пишешь лирику, ты совершенно свободен, ничем не связан, горизонты шире, движения свободнее. А когда выполняешь задачу, поставленную режиссером, да еще связанную с уже готовой музыкой (к тому же часто пишешь под определенного актера), это сложная и в то же время презираемая многими поэтами работа - подтекстовка. От нее, конечно, тоже можно получать наслаждение, но она более скрупулезна, менее свободна, там есть свои законы. - Вы окончили Московский государственный педагогический институт. Из его стен почти одновременно с вами вышли Юрий Визбор, Юлий Ким, а позже Ада Якушева, Вероника Долина, Вадим Егоров и другие известные поэты, творчество которых неразрывно связано с музыкой. Как бы вы объяснили этот феномен? - Думаю, это не случайно. Дело, возможно, в том, что в МГПИ в начале 50-х годов собралось много детей репрессированных, которые не могли претендовать на поступление в МГУ. Мы с Юрием Визбором и Юлием Кимом относились как раз к этой категории студентов. Это были дети в основном из культурных семей. Читать там начинали с четырех лет, в домах были прекрасные библиотеки. А потом, когда несколько влиятельных фигур составили костяк литобъединения при институте, туда потянулись более молодые, но не менее талантливые Вадим Егоров, Вероника Долина. Поющий институт - это стало традицией. Впрочем, ничем из того, что написано в его стенах, мне не приходится гордиться. Стихи у меня появились позже, когда я начал публиковаться в "Юности", а затем был приглашен туда на работу в отдел поэзии. Я рад, что несколько моих учеников состоялись как поэты. Можно назвать такие имена, как Алексей Дидуров, Инна Кабыш. Это очень серьезные мастера, и если я им что-то дал, то, значит, не даром было потрачено время. С Виктором Шендеровичем получился обратный пример. Он, человек дьявольски талантливый, писал не слишком удачные лирические стихи, и я посоветовал ему попробовать себя в другом жанре. Рад, что он стал замечательным сатириком. - Ушли в прошлое собиравшие тысячи людей поэтические вечера, сегодня мизерными тиражами издаются книги даже очень известных поэтов. Вас это не тревожит? - В России всегда любили стихи, но все-таки эта любовь преувеличивалась и, я бы сказал, фальсифицировалась. Например, 15 тыс. человек на поэтическом вечере с конной милицией - это ожидание того, что в очередном стихотворении будет показана фига власти. - Поэт в России больше, чем поэт_ - А не надо больше, достаточно быть просто поэтом. Так что привлекала именно общественная заостренность стихов, а поэзию саму по себе любило не такое уж большое число людей. Думаю, их не стало меньше. Вообще слово "бум" применительно к поэзии меня настораживает. Это вечная вещь, и к ней надо относиться спокойно. Если человек не понимает поэзию, стыдиться этого не надо - в конце концов есть масса других интересных вещей в жизни. Я, например, не очень разбираюсь в изобразительном искусстве и люблю в нем, возможно, не самое лучшее. Даже ненавидимый всеми памятник Петру I работы Церетели не вызывает у меня неприязни. Конечно, хорошо, если искусство будет занимать большое место в жизни человека, но ведь реально этого нет. Вспомним печальной памяти постановление ЦК о музыке Шостаковича и Прокофьева, в котором говорилось, что люди ее не понимают. И это было действительно так, для народа, воспитанного на мелодике русского романса, она была совершенно непривычной. Вместо того чтобы прививать людям вкус к такой музыке, ее просто у них украли. Конечно, трудно понять Малера человеку, который слушает только гармошку. Так и с поэзией. Для большинства она ограничивается поэтическими текстами, исполняемыми с эстрады. В результате у людей появляется определенное отношение к рифмованному слову. - Ян Френкель как-то сказал, что жалеет о времени, когда существовали худсоветы, которые не пропускали на эстраду откровенно слабые тексты и музыку. Вы с этим согласны? - Нет, по худсоветам я не скучаю. Они приносили больше вреда, чем пользы. Но вот умный, интеллигентный редактор никому никогда не помешал бы. Таких помощников для занимающихся творчеством очень не хватает. А в советские годы худсоветы состояли зачастую из людей некомпетентных или, хуже того, разбирающихся в искусстве, но сознательно гробящих все хорошее, если оно расходилось с теми или иными партийными догмами. Например, у председателя Гостелерадио Лапина была прекрасная библиотека, он был тонким знатоком поэзии, но большего душителя свободного слова у нас на телевидении не было. - Вы являетесь автором слов к мюзиклу "Метро", который с огромным успехом идет в Московском театре оперетты. Ваши стихи удивительно органично легли на музыку Януша Стоклосы... - Идея поставить "Метро" в России принадлежала замечательной женщине - баронессе Катерине фон Гечмен-Вальдек. По совету одного из моих друзей она обратилась ко мне. Конечно, на первых порах она сомневалась и не скрывала этого - ведь текст должен быть написан с использованием молодежного жаргона, а я отнюдь не молодой человек. Но, как только она прочитала сделанные мною первые переводы, они ей настолько понравились, что вопрос отпал сам собой. Я подружился с этой талантливой труппой, набранной по жесточайшему конкурсу из молодых людей буквально "с улицы". Мюзикл - это такой жанр, где работа над текстом продолжается и после того, как люди вышли на сцену. Например, в ходе репетиций у режиссера появилась идея показать "урок жизни", в ходе которой одну из исполнительниц крутят в воздухе, как прыгалки. Нужно было, чтобы в тексте появилось оправдание того, что происходит. И я придумал такую строчку: "Чужие бабки прокрутишь, прибыль будет твоя". Работа не закончилась даже после премьеры. Даже сейчас, если вводится новый артист, порой приходится что-то менять в тексте. - В свое время вы переводили стихи с языков народов СССР, особенно много из грузинских поэтов - Н.Бараташвили, Г.Табидзе и других. Наверно, вам трудно примириться с тем, что в Грузию, которую вы очень хорошо знаете, часто там бывали, теперь без визы не попадешь. Вы не испытываете ностальгию по прошлому? - Отвечу написанной мною строкой: "Молодость с империей совпала - значит, я обеим не судья_" Когда человек начинает хвалить прошлое, он часто хвалит всего-навсего хорошее состояние своего здоровья. Да, в том времени остались моя молодость, любовь, дружба, спорт, приключения. Как и в каждой империи, в СССР было большое количество зла, но были и вещи, которые потеряны безвозвратно и о которых я сожалею. Например, перестала существовать интеллигенция в том виде, в котором она была тогда. У Льва Аннинского есть интересное наблюдение: интеллигенция невозможна без империи. То есть сама оппозиционность помогает интеллигенции осознавать себя и вообще существовать. Действительно, многие нашли себя в других видах деятельности. Но совсем недавно, когда происходил конфликт вокруг НТВ, все вдруг ненадолго объединились, и я благодарен нашему правительству, что оно для этого дало повод. Конечно, ситуация была неоднозначной, но интеллигенция увидела то, что она хотела увидеть, и вспомнила о своей оппозиционности. - Во многих ваших текстах к песням присутствует дух романтизма. Взять хотя бы известные всем строки "Но, слава Богу, есть друзья, и, слава Богу, у друзей есть шпаги"_ Этот состояние вашей души или души героев песен? - Недавно вышла книга преподавательницы МГПИ Н.Богатыревой о творчестве выпускников этого вуза. Она, дав очень проницательный анализ моего творчества, говорит обо мне как о романтике, и это для меня неожиданно. Но самом деле если я что-то не люблю в искусстве, так это романтизм. Конечно, меня нельзя отождествлять с д'Артаньяном, более того, я очень отрицательно отношусь к людям такого типа - деятельным карьеристам. Мне, например, гораздо интереснее Арамис. Да и вообще я чужд экстремальных обстоятельств, они мне не очень интересны. - Но ведь нельзя же написать мюзикл из быта бухгалтеров... - А почему нет? При наличии хорошего литературного материала это возможно. Можно взять, например, роман Юрия Трифонова, где описываются совершенно неромантические будни какого-нибудь московского интеллигента, и сделать из этого мюзикл. И мне это было бы гораздо ближе, только вот никто из композиторов пока за это не брался. А плащи, шпаги, перья не для меня. Поэтому в моих песнях к фильму "Три мушкетера" так много иронии, и жаль, что не все, что я предлагал, было принято режиссером. - В свои 70 лет вы выглядите человеком, которому едва стукнуло 50. Как вам удается поддерживать такую хорошую форму? - Можно было бы ответить традиционно - занимаюсь спортом, но на самом деле я считаю спорт довольно вредной вещью. В студенческие годы выступал за сборную института по волейболу и баскетболу, сейчас занимаюсь теннисом. Действительно, я выгляжу моложе своего возраста, у меня нет лишнего веса, суставы двигаются лучше, но почти все они болят. Сказывается непрофессионализм студенческого спорта. Ведь человек после тренировки должен пройти врачебный осмотр, наверное ему надо измерить давление. Я же впервые в жизни увидел тонометр после 65 лет. Есть одно средство, которое действительно много дает организму, - засыпая, я думаю над тем, что интересного будет в следующие дни. Не обязательно надо представлять себе наслаждение, это может быть серьезная творческая схватка, которая бодрит. Или просто день, свободный от быта и каких-то обязательных вещей. Можно выйти в сад, потом сесть за стол и иметь дело с высшим физиологическим наслаждением - писанием стихов. Я помню, как посещал известного поэта Илью Сельвинского в то время, как он был тяжело болен. Врачи запретили ему работать, но ведь поэты могут трудиться без карандаша и бумаги, в памяти, и заставить отказаться от этого невозможно. Помню, как Сельвинский говорил: "Надо хорошо выспаться, ведь завтра у меня Илья Муромец встречается с Владимиром Красное Солнышко. Страшно интересно, что они друг другу скажут!" С некоторых пор мне приходится общаться с врачами. Я лечусь у замечательного доктора - гомеопата Татьяны Константиновны Агеевой. У нее есть серьезные достижения. Она верит в возможности организма пациента и умеет их мобилизовать. Я это чувствую по себе - отменил все остальные лекарства и ничего не потерял. - Но ведь многие ученые-медики считают, что гомеопатия - это лженаука, основанная лишь на самовнушении. - А вот я не верю во многие утверждения науки, основанные на принципе "этого не может быть, потому что этого не может быть никогда". Мы слишком мало знаем об окружающем нас мире, чтобы быть столь категоричными. Кому в XVIII веке, например, могло прийти в голову, что можно разговаривать с человеком, который находится по ту сторону океана? Нам в советские годы внушали примитивное представление о человеке как о какой-то глине - она рассыпалась, и личность кончилась. А для меня смерть - всего лишь потеря аппарата общения с живущими. - У вас есть замечательное четверостишие: Мироздание! Чье же ты слово, Если нет у Творца твоего Ничего беззащитней живого, Беспощадней живых - никого?! Как вы смотрите в будущее человечества в свете последних событий в мире? -Я не испытываю оптимизма. К сожалению, все чаще приходится убеждаться в том, что история ничему не учит. Вот и сегодня преобладает ветхозаветное "око за око", разыгрывается некая драма, смысл которой нам непонятен. Н.Бердяев говорил примерно так: "Когда история закончится, человечеству станет понятно, зачем все это было нужно". А сегодня каждому из нас просто надо вносить свой вклад в то, чтобы в этой истории добро преобладало над злом, то есть жить по божеским законам. И это не так уж мало. Беседу вел Федор СМИРНОВ. |