Борис ПОКРОВСКИЙ: Мой труд - мое лекарство

Народный артист СССР, лауреат Государственных премий профессор Борис Покровский, несмотря на свои 92 года, полон идей и планов. Почти четверть века он был главным режиссером Большого театра, является постановщиком около 200 опер, автор множества книг об оперном искусстве. В 1972 г. Борис Александрович основал Московский камерный музыкальный театр, художественным руководителем и главным режиссером которого он остается поныне. Четыре года назад театр переехал из подвала на Соколе в новое помещение на Никольской. Поводом для нашей встречи стала премьера забытой комической оперы Виссариона Шебалина "Укрощение строптивой", поставленной по заказу из Германии. "Строптивость, - пишет Покровский в программке спектакля - диагноз нашего времени". Беседа началась с вопроса о том, так ли уж плохо быть строптивым и не является ли таковым сам Борис Александрович?

- Конечно, для самих строптивых это, может, и неплохо. Но каково при этом всем тем, кто с ними живет и работает! Я имею в виду строптивость, мешающую окружающим. Лучше, если бы строптивых было поменьше. Но это не значит, что те, кто посмотрит мой спектакль, перестанут быть строптивыми. Может быть, он им понравится, и они захотят увеличить свою строптивость. Это особого рода вкус.

- Ну а вы-то сами человек строптивый?

- Если вы спросите об этом у моих актеров, то они скажут что да, я строптив. Если спросите у дирижера или по секрету от меня у жены, они тоже могут это сказать. А если спросите у меня, то я отвечу: нет, я очень хороший человек, я совсем не строптивый (смеется). Я иногда завидую строптивым, особенно когда они на сцене. Я с удовольствием на них смотрю и с удовольствием их слушаю, но не хочу подпасть под их палку.

- А разве ваша активность, когда вопреки обстоятельствам (болезням и возрасту) вы продолжаете ставить спектакли, не является проявлением строптивости?

- Нет, это не признак строптивости. Потому что я никогда не заставлял себя работать, репетировать. Я никогда не мог отказаться от предъявляемых мне требований со стороны общественности, актеров, дирижеров, директоров театра. Особенно если это касается оперы, для которой я родился, для которой я живу. Если это в интересах дела, то я готов покорно принять любое сделанное мне замечание. Между прочим, медицина может гордиться тем, что, будучи почти слепым, я ставлю спектакли.

- Как вам это удается?

- Отсутствие строптивости и воля плюс любовь к своей профессии. Я человек верующий, я верю в Бога. У меня есть такое впечатление, что Бог решил, чтобы я родился для того, чтобы служить людям, народу на фронте оперного искусства. Поскольку оперное искусство - это самое большое лекарство и от строптивости, и от глупости, и от пошлости, и от бедности души и разума.

- Вы поставили около 200 опер. Какая из них ваша любимая?

- Трудно сказать. Есть примитивный ответ: та, которую я сейчас репетирую (сейчас Покровский ставит "Волшебную флейту" Моцарта. - Б.Л.). Если говорить откровенно, то я люблю Прокофьева. Я являюсь первым постановщиком его гениальной оперы "Война и мир" и даже в некоторой степени считаю себя ее соавтором. Мы были очень хорошо знакомы. Я работал вместе с ним, ставя эту оперу в Ленинграде. За ту постановку я получил свою первую государственную (Сталинскую) премию. Особенно мне дорог факт знакомства с великим композитором. Это моя гордость.

- А какова роль режиссера в оперной постановке? Ведь в отличие от драматического театра здесь все диктуется музыкой, темп которой задает дирижер...

- Ведущая роль принадлежит создателю оперы - композитору. И дирижер, и режиссер являются исполнителями его воли. Их искусство, хотя оно трудное и сложное, - вторично. Искусство автора - первично. Дирижер исполняет то, что написано в партитуре, то есть музыку. Что касается режиссера, то он сочиняет спектакль на основании того, что видит и слышит в партитуре. Опера - искусство музыкально-драматургическое. Действие надо не только услышать, но и увидеть. Драматургию спектакля дирижеры не всегда понимают. Для режиссера музыкальный образ немного сложнее. Он не только музыкальный, но музыкально-драматургический. Персонаж оперы - не певец и не музыкант, а действующее лицо. Для Чайковского Ленский или Онегин - действующие лица, а не исполнители арий. Чайковский передает мне как режиссеру образ действующего лица, и я должен придумать, сочинить ему действие, соответствующее тому, которое написано в партитуре композитором. Для меня композитор - не музыкант, а музыкальный драматург.

- В этой связи хотел бы спросить о том, как вам удается работать режиссером, не видя происходящего на сцене из-за плохого зрения. Может быть, вам помогает увиденное во сне?

- Приходящие во сне образы только мешают мне спать. Когда мне что-то заказано, я начинаю сочинять, услышав тот или иной отрывок оперы. Такое впечатление, что Чайковский посеял травку, а мое дело ее вырастить. И вырасти должна именно посеянная композитором травка, а не какой-то репейник. Некоторые режиссеры занимаются разведением сорняков. Я этого не признаю. Опера есть то, что сделало меня счастливым, чистым и честным. Пусть кто-нибудь скажет, что я бесчестен в своем труде! Поэтому мне хочется, чтобы так работали все. Мне кажется глупым думать о каком-то новаторстве. Что такое новаторство? Это же спекуляция! Вот слышны призывы "идти вперед, к новым горизонтам". Что такое горизонт? Кто-нибудь его видел? Это что, кусок дерева, который можно поджечь, чтобы согреться? Идите к новым горизонтам! Вы сделаете два-три шага и сядете. Потому что нет никаких горизонтов. Это выдумка человеческая, очень ловкая выдумка.

- Как растет у вас эта "травка"?

- То, что я слышу, я начинаю видеть. Я вижу, как человек перебежал с одной стороны сцены на другую, вижу, как он вытащил кинжал, как он его поднял и как нанес им удар. Услышанное впечатление я перевожу в зрительное и, самое главное, действенное. Я продолжаю репетировать, несмотря на слепоту, потому что в партитуре для меня все рассказано и раскрыто. Я показываю актеру действие и движение, которое выражает это действие.

- Рассказывают, вы общаетесь с людьми, которых уже нет в живых. Это правда?

- Это вопрос моей профессии, вернее, вопрос воображения. Могу признаться, что скучаю без мамы и папы, которые ушли из жизни очень много лет тому назад. Если бы меня встретили пятилетним мальчишкой и спросили: "Ты любишь маму и папу?", то я, как и каждый мальчишка ответил бы, что, конечно, люблю. Потому что мама может дать подзатыльник, а может дать шоколадку. Вот и все. На этом уровне пятилетний мальчик любит маму. Когда же мне перевалило за 90 лет, я понял, кем были для меня родители. Они исполняли какие-то высшие предназначения. Когда они увидели, что я подхожу к роялю и бью по нему кулаком, они подумали, что стоит меня показать педагогу. Они не имели никакого отношения к театру или музыке, но они понимали, что такое искусство оперы, искусство музыки. Если бы сейчас все это поняли, то наша страна сразу бы выскочила к небу и завладела бы умами и сердцами всего мира. Для этого народ должен быть приучен к мышлению музыкой. Действие должно быть не приказом или указом, а музыкой. Чайковский, Моцарт приказывают мне сочинять спектакль. Они могли бы приказать и народу нашему быть на более высоком культурном уровне и не предавать свою культуру.

- Чем является для вас ваша работа? Давно ведь можно было почивать на лаврах лауреата Государственных премий...

- Рядом со мной сидит директор театра. Если я скажу ему, что устал, он вздохнет и сделает вид, что жалеет меня, но он сделает все, чтобы я завтра был на репетиции, потому что он знает, что мой приход в театр нужен для искусства. Я знаю, что без меня не обойтись и потому иду сюда с удовольствием, несмотря на болезни и усталость. Это вопрос взаимоотношений людей друг с другом. От этого зависит духовная жизнь общества. Если я говорю директору, что эту оперу я ставить не хотел бы, я слышу от него злобный полукрик: "А кто другой?". И у меня замирает сердце, потому что я не знаю никого другого и понимаю, что это должен сделать я. И тогда у меня возникают силы, чтобы это сделать. Если бы все так существовали в нашей стране, нам было бы намного легче, мы бы лучше работали и меньше залезали бы в карманы и души других людей. Например, меня оскорбляет то, что творится на радио и телевидении. Я много лет живу на свете, но такого хамства, такого бескультурья я в России не видел. Скорее надо идти на репетицию, где ко мне относятся иначе. Мой труд, моя репетиция - это мое лекарство.

Мне очень обидно, что отношения между людьми стали другими. Свой дипломный спектакль я поставил совсем мальчишкой в Горьковском театре оперы и балета. Умирая, артистка, исполнявшая в нем роль Кармен, позвонила мне из больницы в Москву, чтобы попрощаться. Она умерла в тот же самый день. Вот уровень людей того времени. Когда я, молодой режиссер, появился в Большом, такие звезды оперной сцены, как Барсова, Пирогов, Лемешев, Козловский, Рейзен, приветствовали меня стоя. Сейчас подобное представить себе невозможно. Культура затоптана. О ней мало думают и мало ей помогают.

- Традиционный вопрос нашей рубрики - о вашем отношении к медицине и врачам.

- Врач - особый элемент в нашей жизни. От врачей многое зависит, причем не только в медицинском, но и в психологическом плане. Иногда не знаешь, что поделать с собой, чтобы перестать кашлять или чтобы перестала болеть голова. Для этого есть лекарства, которые даны врачом. В тот самый момент, когда я принимаю лекарство, мне кажется, что я излечиваюсь, хотя оно еще не дошло до желудка. Как врачей, так и учителей нельзя не уважать. Они должны это знать. К сожалению, они этого не знают и иногда ведут себя так, что их можно не уважать. В чем это заключается, мне сказать очень трудно. Порой в простом невнимании, в интонации, с которой сказана та или иная фраза. Каждое слово врача или учителя - огромная ценность для человеческого духа и тела. Этим надо дорожить и нести глубочайшую ответственность и за слово, и за дело. К сожалению, встречаешь врачей, которые ответят на какой-нибудь простой вопрос с таким выражением, в такой тональности, что это может обижать. Врачи не должны допускать, чтобы кто-нибудь на них мог когда-нибудь обидеться. Они Богом поставлены на это место и обязаны вести себя так, чтобы их только уважали, чтобы перед ними только преклонялись.

- Может быть, приведете конкретный пример?

- Я давно прикреплен к ЦКБ (бывшей Кремлевке). Меня всегда удивляло то внимание и расположение, которым я пользовался в ней со стороны всех абсолютно - от врача до санитарки. К сожалению, когда я снова туда попал в связи с болезнью, то понял, что теперь я там лишний. Врач проходит мимо меня, мной не интересуется и идет к другому больному. Возможно, есть более тяжелые случаи. Но тем не менее я ловлю себя на том, что я обижен. Врач не может показать мне спину, даже на секунду. Раньше этого не было, а сейчас это есть. Должен, правда, заметить, что вообще в нашей жизни многое изменилось. Я из прошлого времени. Значит, прошлое время, которое меня воспитало, было чище, честнее, человечнее, чем сейчас. Раньше я получал больше внимания от окружающей действительности - не только от врачей, но и от милиционеров, артистов, студентов, коллег. Хотя я могу ошибаться, мне кажется, что тогда был лучший ансамбль людей.

Беседу вел Болеслав ЛИХТЕРМАН, корр. "МГ".

P.S. Автор выражает благодарность завлиту Московского камерного музыкального театра Елене Литовченко за содействие в организации данного интервью.